В музей Искитима передали блюдо дворянской семьи, отбывшей каторгу в Ложках

Блюдо, переданное в Искитимский музей, в полной мере разделило судьбу дворянской семьи Бекис. 

Рассказывает Валентина Евгеньевна Бондарчук (урожденная Бекис).

— Документов, подтверждающих, что в нашей семье были репрессированные, не сохранилось. Дело в том, что когда моя мама решила вступать в партию, она все эти документы уничтожила, иначе дорога в ряды членов КПСС была бы для нее закрыта. Как я узнала о судьбе папы? Он всегда говорил, что «…мы совсем не то, что наша мама». И вот однажды я пришла домой, а папа сидит возле радиоприемника, и у него по щекам катятся слезы. Я никогда до этого не видела, чтобы мой папа плакал! 
Я к нему: «Ты что?!» Он на меня глаза поднимает: «А я ведь был в этом лагере…» Я не понимаю: «В каком лагере?» — «В Ложках. В самом страшном лагере», — отвечает папа. 
Тут я начала его расспрашивать, и вот что узнала. В Ложковском лагере — ОЛП-4 системы СИБЛАГ – сидели моя бабушка (Эмма Эдуардовна Бекис), мой папа – Евгений Петрович (ему на тот момент было 6 лет), дядя Толя (Анатолий Петрович) и тетя Нина (Нелли Петровна). То есть моя бабушка и трое ее детей. Подверглись репрессиям за то, что глава семьи (мой дед Питер Бекис) служил в царской армии. Оказывается, мои родственники со стороны папы – дворяне. Мало того, бароны. Жили они в Эстонии, под Таллином, в своей усадьбе. В хозяйстве рабочих лошадей у них было 12 и отдельно выездные лошади, которых запрягали в экипаж для парадных выездов. 
Когда стали присоединять Прибалтику к России, то семью, по доносу, причислили к «врагам народа» и в 1934 году погнали в Сибирь. Везли под конвоем, в вагонах для перевозки скота. Останавливались на станциях только для того, чтобы набрать воды. С собой разрешалось везти только документы, немного одежды и деньги. Однажды ночью Питера (Петра Петровича) Бекиса куда-то забрали, и больше о нем никогда никто не слышал. 
Чтобы как-то выжить в лагере с тремя детьми, бабушке приходилось идти на разные ухищрения. Например, она где-то умудрилась найти козу и провести ее на территорию лагеря. Некоторое время были с молоком, но люди донесли, и козу у бабушки отобрали. Через некоторое время из Ложка бабушку с детьми отправили в городок Называевск, под Омск. А на тот момент в городке своей пресной воды не было, питьевая вода была только привозная. При дележке воды дело доходило даже до драк между соседями. Бабушка смогла приноровиться и к этим условиям – выживать ведь как-то надо. 
Мама моя — Раиса Григорьевна Гаврилова – из семьи раскулаченных. А раскулачили за то, что в семье были веялка и самовар! И семеро детей при этом. 
В годы Великой Отечественной мама тоже натерпелась. Из Воронежа угоняли молодежь в Германию. Ее уже погрузили в вагон вместе с остальными, поезд тронулся и набрал скорость. И мама на полном ходу выпрыгнула из вагона… Сломала ногу, была угроза ампутации. И доктор-еврей в селе Пушкаревка смог ей собрать сломанную ногу по косточкам, чтобы не оставить калекой молодую девчонку. Одна нога стала короче другой на три сантиметра, и мама всю жизнь прихрамывала, но главное, что обе ноги сохранились. 
Родители мои встретились благодаря строительству Чернореченского цементного завода. Папа работал на цемзаводе сварщиком, а мама приехала в Искитим из Воронежа по комсомольской путевке, потому что стройка была объявлена Всесоюзной комсомольской. В Воронеже она была заместителем начальника лаборатории сахарного завода, а на искитимском цемзаводе ее назначили начальником лаборатории. Так что пришлось на месте переучиваться с сахара на цемент. 
Уже и женились родители, и я родилась, а папа скрывал от мамы и от всех происхождение своей фамилии. На расспросы отвечал: «Документы потерялись. Я себе фамилию наугад придумал». После распада Советского Союза дядя Толя предложил моему папе поехать в Эстонию, найти свидетелей и потребовать вернуть семье земли и дом – по закону это разрешается. Папа отказался: «В этом доме люди живут, не поеду никуда». А мама вновь приступила к нему с расспросами: «Все-таки откуда у тебя такая фамилия?». И дядя Толя с папой сказали ей, что фамилия настоящая, да еще и баронская. 
Сталин умер в 1953 году, и только после этого папа зарегистрировался с мамой, до этого они жили не регистрированные. Папа был категорически против того, чтобы подвергать опасности свою жену, дав ей фамилию Бекис и родство с репрессированными. Мало ли что… И он такой был не один. Август Августович Демлер (также отсидевший в Ложковском лагере) тоже не зарегистрировался со своей женой Евдокией Бобринской, у их дочери Маши, родившейся в 1949 году, в свидетельстве о рождении в графе «отец» стоит прочерк. Вторая их дочь Галя родилась в 1954-ом, только после этого супруги оформили свои отношения, но Август Августович взял фамилию жены и стал Бобринским. До 1954 года многие жили в гражданском браке, и в ЗАГС пошли только после смерти Сталина. 
Я родилась в 1954 году, папа записал в свидетельстве, что я русская. Но фамилию дали мне Бекис. И я всю жизнь стеснялась своей фамилии. В школу я пошла в 1962 году (еще в старое здание, на этом месте сейчас ЦУМ стоит), в новое школьное здание мы перешли в 1967-ом. В школьном классе нас, с такими фамилиями, сидел целый ряд: Бекис, Книсс, Винс, Вилль, Вирвайт, Беккер. Все мы сидели на третьем ряду, и нас звали не по именам, а по фамилиям. Была у нас в искитимской школе № 5 такая учительница русского языка, Валентина Федоровна, она всех детей звала по именам, а нас по фамилиям. И говорила так: «У меня отец погиб на фронте, а я вас, таких, теперь вынуждена учить русскому языку». Я пришла домой и расплакалась, а папа меня утешал, что замуж выйду и фамилию поменяю. И дети, глядя на учительницу, не отставали: нас обзывали и «немецкими овчарками», и «фашистками недобитыми». А когда играли в «войну», то нас заставляли быть немецкими «фрау», и в конце игры обязательно «убивали». Я никогда не играла в такие игры. Уже когда я перешла в 9 класс – это был 1971 год – русский язык и литературу пришла вести Тамара Арсентьевна Фисюкова, и мы все удивились тому, что она нас называет по именам. 
А еще на нашу защиту как-то встал Николай Федосеевич Мальченко, учитель, фронтовик. Мы стояли втроем с девочками у стены школьного коридора, мимо шел мальчик и обозвал нас «немецкими овчарками». Подруга моя была девочкой крупной, на физкультуре в строю первой стояла. Накопилось, видно, у нее, она с размаху такой удар влепила обидчику, что он пролетел коридор, открыл спиной дверь класса и приземлился у кафедры, на которой стоял Николай Федосеевич. Он сначала возмутился: «Девочки, что это?!» Мы говорим: «Николай Федосеевич, а вы у него спросите, за что получил». И когда Мальченко узнал, в чем дело, то сказал только одно: «Ну, мало получил». Николай Федосеевич был прекрасным человеком и учителем, ко всем относился с уважением, и его уважали все. На его уроках было слышно, как муха пролетает. Так что с тех пор этот обидчик обходил нас стороной. 
Жили мы в жилгородке цемзавода – потом это были дома на улице Комсомольской, №№ 22, 24 и 26. А тогда это были корпус № 1, № 2 и № 3. Мы жили во втором корпусе. Мы – это все немцы. Шотт, Петерс, Демлер, Книсс, Вилль, Вирвайт… 
Помню, Эльза Книсс очень хорошо шила, и мы к ней ходили всем домом, она всех обшивала. Традиции свои все старались сохранять: отмечали Рождество, Пасху. Я поэтому долго не могла понять, почему два Рождества – одно 25 декабря, второе 7 января? Папа на мои расспросы только смеялся: «Хороших праздников должно быть много». На католическое Рождество папа готовил гуся. И я уже знала: раз папа готовит гуся, значит, это папин праздник. Если мама печет пироги, значит, это мамин праздник. Моя бабушка – Эмма Эдуардовна – вернулась в Эстонию, и к нам приезжала в гости. Привозила в подарок одежду, которая сильно отличалась от местной. Например, в Искитиме все носили вязаные носки, а бабушка Эмма привозила гетры. На выпускной она привезла мне белое французское платье в коробке и туфли. 
Папина «дворянская» кровь, наверное, все-таки давала о себе знать. Мы с ним книги читали, в кино ходили, слушали по радио Чайковского «Времена года». Он очень хорошо танцевал вальс. И ни разу в жизни не произнес бранного слова, никогда не сказал ничего плохого ни об одной женщине. «Оскорбить женщину – это ниже моего достоинства», — говорил он. 
На «Сибцемремонте», где Евгений Петрович Бекис проработал всю жизнь газоэлектросварщиком, его и запомнили именно по этой особенности: никогда ни единого грубого слова. А кличка у него была «Черт», потому что мог сделать идеальный шов сварки, в каком бы состоянии сам при этом ни находился. В своем деле он был профессионал, каких мало. За работу его даже награждали телевизором «Рекорд», пылесосом «Ракета», холодильником «Дон», ковром. А похоронен папа на искитимском кладбище под тем крестом, где лежат все репрессированные. Все вместе приехали, и все вместе последний покой нашли. 
Блюдо, переданное в Искитимский музей, в полной мере разделило судьбу семьи Бекис. Эмма Эдуардовна, уезжая из Эстонии в 1934 году, прихватила с собой немного вещей и по дороге их продавала или меняла на еду. Был постепенно обменян на хлеб и картошку и сервиз, осталось одно блюдо-хлебница. Каким-то чудом Эмма Эдуардовна сохранила его, пока находилась в ложковском лагере, и потом увезла с остальными вещами обратно в Эстонию.

Ее сын, Евгений Петрович, женился в Искитиме и поэтому обратно в Эстонию не стал возвращаться. Эмма Эдуардовна подарила молодой семье это блюдо вместе с некоторыми остальными вещами.

Так наследство семьи Бекис попало обратно в Искитим.

До февраля 2018 года блюдо хранилось сначала в семье Евгения Петровича Бекис, а, когда он умер, перешло его дочери Валентине Евгеньевне Бекис – в замужестве Бондарчук.

В феврале 2018 года Валентина Евгеньевна передала блюдо в музей.